Историей своей жизни, с журналистом «Невского истока» поделился Январский Борис Николаевич, одна фамилия которого, может многое рассказать о его судьбе. Он – «Житель блокадного Ленинграда». И в самое страшное и голодное для Ленинграда время 1942 года, ему было всего три года.
– Когда я родился, в 1939 году, мой отец уже ушел на Финскую войну. Мать свою я не помню, ни лица ее не помню, ничего. Мне ведь и трех лет не было, когда она умерла. Как она меня смогла прокормить в то время – не представляю даже, еды ведь совсем не было. Говорили, что она ушла за продуктами, но так и не вернулась. Может от голода погибла, а может от бомбежки. Я же маленький был, кто мне там что рассказывать будет. Помню только, как ее, накрытую одеялом, уносили на носилках по лестнице, куда-то туда, под пули….
Что было дальше я смутно помню. Зиму помню, как снег шел, а меня на простеньких железных санках везет какая-то женщина. Может это была подруга матери, не знаю. Оставила она нас у дверей детского приюта на Малой Охте в Ленинграде. Без документов, только бумажку с именем написала, ни фамилии, ни даты рождения, ни адреса, ничего. Поскольку все это происходило в Январе, а настоящая моя фамилия была не известна, то в приюте мне дали новую. В общем, с тех пор, я Боря Январский.
Через несколько лет, когда я нашел ту женщину, она все объяснила. Напиши она нашу фамилию и адрес, то в приют бы нас не взяли, а одна она нас не прокормила бы. Скорее всего, мы бы просто умерли с голоду.
– Борис Николаевич, Вы говорите, что Вас не взяли бы в приют, с Вами еще кто-то был?
– Да, это все выяснилось спустя годы, когда я нашел своего отца. Он рассказал мне, что у меня был брат, на два года старше меня. Вот только маленький я был, и не помню я никакого пацана. И за все это время никто мне больше о нем не говорил, а спустя столько лет информацию найти было уже невозможно.
– Долго Вы пробыли в приюте?
– Нет, но это были самые голодные годы блокадного Ленинграда - с января по июль 1942-го. В тот же год меня вывезли из Ленинграда в детский дом ребенка, в село Радищево, Ярославской области, это на Волге. Там я пробыл до 1945 года. Помню, как нас, детей, везли туда по Ладожскому озеру на маленьком суденышке. Как мы грелись возле дизеля, а мужики – работавшие на этом судне, показывали на меня пальцем и улыбались. Привезла меня в тот маленький приют та же женщина, мамина подруга, и осталась в нем работать воспитателем. Не знаю, чем нас кормили в те годы, но мы всегда голодные ходили, еды совсем не было. Наверно, поэтому, иногда, она забирала меня на выходные к себе домой, чтобы хоть чем-то покормить.
Мне тогда и 6 лет не исполнилось, но я помню, как впервые увидел мужиков. Это были двое военных, в синих галифе. Пришли к нам в детдом, сидят и песни поют, а мы вокруг них стоим, одетые в тряпки, одежды нормальной то не было. А они радуются, мол, праздник. Я на улицу вышел, смотрю, какие-то машины зелено-серые стоят, вокруг солдаты прыгают от радости. Я только потом понял, что война закончилась. Это был 1945 год.
В тот день в детдоме, нас маленьких выстроили в ряд. К нам подошла воспитательница и говорит «ладошки откройте». А потом она каждому положила в руку по маленькому кусочку свеклы. Вот такой подарок нам сделали в честь Дня Победы.
Спустя год, та женщина, которая за мной приглядывала, отвезла меня в другой детский дом, в Красное село, в Ярославской области. Я помню, как она мне сказала – «Ну вот Боря, все! Уже 46 год, я поехала домой, а ты здесь оставайся». И после того как она уехала, мы еще много лет с ней переписывались.
Мне было 7 лет, и я только должен был пойти в школу, ни читать, ни писать, я еще не умел. Поэтому за меня, на ее письма, отвечали взрослые. А потом, когда постарше стал, кто-то меня научил грамоте и я начал ей писать самостоятельно. Учителей своих, я, к сожалению, не помню совсем. Как мы тогда учились, вообще не понятно, у нас и учебников то не было. Ни тетрадей, ни ручек, ничего. Поэтому мы писали в амбарных книгах, разлинованных таких. Откуда их доставали, не знаю, возможно, в колхозе давали.
Еще помню, как нас маленьких, кому пять было – кому семь лет, гоняли работать в поле, за деревню – колоски собирать. Днем мы их собирали, а ночью плакали. Мы – дети, от заноз в ладошках, а воспитатели наши – от жалости. Наверно колхоз давал еду за эти колоски, может картошку, может молоко.
Там, в Красном селе, я пробыл 2 года.
А потом был третий по счету детский дом. Когда мне исполнилось 9 лет, меня привезли в село Климатино. Там я прожил 15 лет, с 1947 по 1958 год.
Именно в Климатино я понял, какие хорошие воспитатели бывают. Директор нашего детдома, ни в какую не отпускала меня из школы, говорила: «Вот окончишь 10 классов, а потом дальше пойдешь учиться». Если бы не она, возможно, я, как и многие наши ребята, недоучился и работал в колхозе. У нас ведь тогда мало кто оканчивал школу. Кто-то уже после 4 или 5 класса шел работать в колхоз. Те, кто не хотел учиться дальше в школе, шли в РУ (ремесленное училище) или ФЗО (фабричное заводское училище). А с 19 лет парней забирали в армию, доучился – недоучился, там уже не играло никакой роли, просто не спрашивали.
В том детдоме у нас было много хороших учителей. Помню, была у нас одна воспитательница, которая здорово научила нас танцевать. Мне даже однажды сказали: «Боря, тебе надо в балетную школу поступать». А я откуда знаю, что это такое, телевизоров же тогда не было, где я мог видеть балет.
Там же я самостоятельно научился играть на гармошке и на баяне. Потом в армии мне это пригодилось, когда однополчане песни пели, а я им аккомпанировал.
С нашими детдомовскими ребятами мы часто выступали с концертами, и даже ездили в другие города. В Ярославле выступали. А когда приезжали в Углич, народ на площади собирался, и все кричали «Климатино едет!». Нарасхват были.
Нас вообще многому научили в детдоме. Все, что я умею делать своими руками, зашивать, чинить или приколачивать, за это «Спасибо!» Дяде Коле. Так мы звали одного колхозника – «на все руки мастера», который прошел войну в Японии, а после возвращения с нее, учил нас ремеслу. Благодаря ему, я построил модели подводной лодки, яхты и катера, с прогревом на спирту. А в соревновании юных техников, которое проходило в Ярославле, я умудрился получить за них сразу два первых места. А еще 3 место за модель самолета.
У меня много воспоминаний о детском доме, всех и не расскажешь. Помню, что до 7 класса нас, пацанов, стригли налысо. Окончил шестой – все, можно носить волосы. А если вспомнить на чем мы спали... «Соломенные матрацы». Мы их сами делали – брали свои спальные мешки и шли к стогу сена, который стоял в полукилометре от детдома, чтобы вытряхнуть из них старую солому, а потом набить новой. И так каждый год. Спали мы на соломе до 1953 года, пока Сталин не умер. Не знаю, связаны ли эти события, но факт остается фактом. У нас появились ватные матрацы и теплые одеяла, вместо тонких армейских. У нас появились школьные костюмы, а то мы ходили, кто, в чем горазд. В тот год, мы как «баре» в школу пошли. Нас тогда еще кормить лучше стали. Хлеб начали давать. Мы-то привыкли, что на завтрак в столовой давали кусочек хлебца толщиной с палец и кружку чая, масла тогда еще не было. На обед два куска хлеба и кашу, обычно. Кашу даже чаще, чем картошку давали, хоть мы ее сами и выращивали. И так долго было. А потом, в 1953 году, хлеба стало – ешь, сколько хочешь. Когда нарезая, можно было не взвешивать каждый кусочек. Вот тогда голодовка закончилась.
После детдома я пошел в Рыбинское военное училище, там стал командиром 1 взвода. Когда мы только поступили, сдали экзамены, нас быстренько отправили в колхоз «Сентябрь». Раньше так заведено было. С колхоза приезжаем и узнаем, что училище наше попало под сокращение «миллион двести тысяч офицеров». Начальник наш тогда сказал: «Ребята, да, такое дело, но я вас прошу, останьтесь. Тут будет военное училище, только вы не младшего лейтенанта получите, а старшину запаса». Это меньше по должности получается. Ну, думаю, пусть будет так.
Окончив училище, по специальности электромеханик, я поехал по распределению в Карелию. Взял направление на работу в Петрозаводск. Техучасток там был местный, наподобие нашего, в Шлиссельбурге. Нам тогда все обещали, мол, приедете к нам, новые суда уже будут у стенки стоять. Пока мы их полгода ждали, приходит мне вызов из военкомата – призывают в армию. Поскольку я окончил военное училище, не должны были забирать. Но документы мои куда-то потерялись и до них не дошли, поэтому и слушать они меня не стали. В общем, меня «загребли», да еще попал я в сержантскую школу. Зато приобрел специальность радиста-телеграфиста, «отпахав» три года. Когда демобилизовался приказ пришел, что не имели они права меня в армию забирать. Да было уже поздно. В общем, до 26 лет был я «государственным» мальчиком. Родителей нет, дома нет, ничего нет, все по казармам, да по детдомам, по чужим койкам.
А потом уже началась совсем другая жизнь.
– Борис Николаевич, а как Вы со своей женой, Лидией Григорьевной, познакомились?
– Я тогда окончил 1 курс училища, и приехал в Климатино на каникулы. А мой друг мне так сразу и говорит – такая дама у нас появилась в Климатино! Ну, думаю, - надо увидеть! Пришел я к нашей кастелянше в детдоме, Клавдии Ивановне, чтобы приодеться и формой своей не пугать там всех. Нарядила она меня, ботинки новые дала. И пошел я искать свою будущую судьбу.
– Лидия Григорьевна, а как Вы оказались в Климатино?
– Когда я окончила Ростовский сельскохозяйственный техникум, меня отправили работать по направлению в Климатино. Мы там жили очень насыщенно: давали концерты, посиделки часто устраивали. Окружение у нас интересное было, интеллектуальное – преподаватели истории, математики, английского, немецкого языков.
И тут однажды, все вокруг вдруг заговорили: «Боря Январский приехал, Боря приехал!». Прям событие, думаю! А самой интересно стало, что ж там за Боря такой. Мы тогда, как раз, с друзьями в кино пошли. Сидим мы, смотрим фильм, и чего-то я обернулась назад. Вижу, сзади нас парень какой-то сидит. Кепка серая на нем, и фуфаечка в обтяжку. В общем, это была любовь с первого взгляда. Потом, когда Боря вернулся с каникул в училище, мы с ним переписывались еще какое-то время. А я вернулась домой, в Ярославль, отец так захотел, и я не стала спорить. Это был 1959 год. Устроилась работать пионервожатой в нашу школу и поступила на заочное обучение в пединститут имени Ушинского на филологический факультет – на кафедру литературы. Мы тогда совсем перестали общаться с Борей, и на какое-то время потерялись. В 1962 году меня командировали работать в пионерлагерь «Артек». Когда я вернулась в Ярославль, у меня началась бурная жизнь. Я тогда, кстати, чуть не вышла замуж за другого молодого человека. Но моя мама, отдала мне, припрятанное ею, последнее Борино письмо. И все закрутилось снова, переписки, общение, он тогда в Новой Ладоге был. Чтобы увидеть его, мне пришлось организовать школьную экскурсию с детьми в Ленинград, на «Крейсер Аврора». Окольными путями, но мы, в итоге, с ним встретились, и с тех пор больше не расставались.
– Борис Николаевич, а как Вы попали в Шлиссельбург?
– Я, когда еще в училище учился, нашел своего отца и какое-то время жил с ним в Ленинграде. Он-то думал, что мы пропали без вести во время войны и не искал нас. Но, на тот момент, когда мы с ним встретились, у него уже была своя семья, ребенок. В общем, у нас не заладилось общение. Помню, как забрал Лиду из Ярославля, мы с ней тогда уже поженились, и поехали жить не к отцу, в Ленинград, а сюда, в Шлиссельбург. В то время, я уже работал в техучастке, и жил в общежитии на Чекалова. Ребята, с моего училища, сюда первые переехали, и позвали меня к себе. В итоге отработал я электромехаником на земснаряде 5 навигаций. Мы еще в общежитии на Ладожской 10 жили, в семиметровой комнатке, настолько маленькой, что даже руки в ней было не раскинуть - в стены упирались. Умываться и за водой ходили на улицу, к колонке. Белье зимой стирали там же. У нас тогда уже сын родился, а Лида устроилась работать учителем русского языка в нашу школу. И только в 1978 году мы получили по очереди квартиру.
Примерно в 1969 году, благодаря дипломатичности Лиды, я помирился с отцом. Однажды, когда он сюда приехал, то рассказал, как, гуляя по Шлиссельбургу, нашел окопы, которые сам рыл, когда еще служил в морской пехоте во время войны. Так мы узнали, что мой папа освобождал Шлиссельбург.
Мы здесь живем с 1965 года, и все эти 55 лет вместе. Скоро изумрудную свадьбу отмечать будем. Лида 46 лет проработала в нашей школе. А я, после того, как ушел с техучастка, ровно 30 лет на НССЗ, инженером по комплектации электрооборудования нового судостроения. Здесь, в Шлиссельбурге, родился наш сын Леша. Вот такой жизненный путь я прошел за 81 год.
Подготовила Марина ГЕРМАН
Фото из архива
семьи Январских